Пусть овцы пройдутся по мутной воде
Поэты Тамыра запись закреплена
Абай в переводах Ауэзхана Кодара
Пусть овцы пройдутся по мутной воде,
К ней жир не пристанет. Волк, бедный, в беде.
Как волк тот, и я, озираюсь повсюду,
Сиротство и брошенность вижу везде.
Неужто мне доли иной не дано?
Земную юдоль презираю давно.
Душа моя сирая, бьется, взлетая.
Но как ни кружила бы, всюду темно.
Я думаю полн о Всевышнем одном,
Влечет Он к себе меня ночью и днем,
Но смертного разум бессилен пред Богом,
Плоды его вянут в усильи пустом.
Познанье иного подвластно уму,
Я только Творца своего не пойму,
В бессильи заснув, я глаза открываю,
Чтоб вновь попытаться проникнуть к Нему.
Сомненьем я не затронут ничуть.
И все же, без мыслей о Нем не вздохнуть.
Умом не дойдя, не приму я на веру,
Не дрема, а страсть распирает мне грудь.
Он сам беспределен, всем нам дав предел,
Однако, вернуться к нему наш удел.
И если о Нем, как о цели не думать,
К чему вереницы бессмысленных дел?!
Путь жизни — тропа, что не знает конца.
Конец и начало ее — у Творца.
Тропа все петляет, так будь осторожен,
Пройди, не теряя пути и лица.
№3 Журнал «Тамыр» январь-март 2001.
Неужто мне доли иной не дано?
Земную юдоль презираю давно.
Душа моя сирая, бьется, взлетая.
Но как ни кружила бы, всюду темно.
Я думаю полн о Всевышнем одном,
Влечет Он к себе меня ночью и днем,
Но смертного разум бессилен пред Богом,
Плоды его вянут в усильи пустом.
Познанье иного подвластно уму,
Я только Творца своего не пойму,
В бессильи заснув, я глаза открываю,
Чтоб вновь попытаться проникнуть к Нему.
Сомненьем я не затронут ничуть.
И все же, без мыслей о Нем не вздохнуть.
Умом не дойдя, не приму я на веру,
Не дрема, а страсть распирает мне грудь.
Он сам беспределен, всем нам дав предел,
Однако, вернуться к нему наш удел.
И если о Нем, как о цели не думать,
К чему вереницы бессмысленных дел?!
Путь жизни — тропа, что не знает конца.
Конец и начало ее — у Творца.
Тропа все петляет, так будь осторожен,
Пройди, не теряя пути и лица.
Источник
Предисловие к книге стихов Абая Кунанбаева
Наслышан и я про мечты молодых.
Но есть ли основа к стремленью у них?
Пока соберешься — уж силы не те,
И жар твой угас, и в морщинах твой лик.
Это стихи про то, что у каждого поколения должно быть свое восстание.
— А у тебя есть твиттер?
— Найти несложно, — она лукаво улыбнулась очень белыми и очень ровными зубами.
Светлая Нина семнадцати лет в жаркий московский день, вернее, в тот час, когда день переламывался к вечеру.
Мы познакомились у Абая. Сотни молодых людей, стоявших там, ждали очередного разгона. Солнце делалось прищуренным, усталым, а по краям бульвара с двух сторон шумными громоздкими тенями возникали новые и новые автозаки. Каждый новый автозак толпа встречала приветственными аплодисментами, сбиваясь все плотнее. Девочка была в меня вмята, ну а я был придавлен к постаменту с головой Абая.
— Не-а, — она уткнулась в айфон, что-то помечая, оторвалась и прочирикала: — Бериллий пишет: «Сейчас начнется. Омоновцы в переулках надевают каски». Знаешь Бериллия?
Новый автозак причалил, погромыхивая, как туча, Нина истерично захлопала, и вся толпа захлопала, как роща перед грозой. А что бы сказал об этом Абай?
В тот ранний вечер они, обычные и в большинстве своем вполне благополучные молодые люди, ждали насилия, пожалуй, празднично. И это не было игрой бездельников. Это, говоря громко, было преодолением конформизма, победой над социологическим стереотипом — будто поколение, сформировавшееся в нулевые годы, органически не способно к протесту.
Новая нота городской мелодии — готовность быть схваченными, поколоченными, брошенными в железные шкафы на колесах, чтобы неизвестно сколько себе не принадлежать. В этом была, возможно, европейская гражданственность, но и явная азиатская отчаянная бодрость — множеством тел своих заткнуть вражеские жерла.
В тот вечер атаку отменили, автозаки отгрохотали прочь, омоновцы сняли каски, а утром какой-то мальчишка, забравшись на памятник, мокрой тряпкой оттирал голову поэта от многослойного голубиного помета. Абай щурился благодарно и чуть зловеще, похожий на божка.
— Надо бы его почитать, — подумал я вслух.
— А ты что, не читал? А еще писатель! — протянула она разочарованно.
— Можно подумать, ты читала…
— Стишки небось пописываешь.
— Да пошел ты! — она лязгнула зубами.
Мы едва не поссорились.
Назавтра была прогулка литераторов от Пушкина к Абаю, которую удалось провести беспрепятственно и мирно, конечно же, ценой задержаний предыдущих дней и побоища 6 мая, породившего «гуляния». Потом лагерь жил какое-то время, переваривая провинциальных пацанов и столичных штучек, пружинистых анархистов, сноровистых либералов, накаченных националистов. Мы сидели с Ниной возле пруда там, на Чистых, когда позвонил мой издатель Павел Подкосов.
— Серег, дай совет! Охота издать Абая! Только сейчас все закончится, и чо? Надо ли?
— Надо, Паша, верить, что случай с Абаем останется. Голова Абая — один из символов времени. И вообще, Абай — это не только имя. Абай — глагол. Может быть, непечатный. Думаю, поэт не обиделся бы. Давай, абай эту власть — издавай!
Через несколько часов, на рассвете, лагерь разогнали. Потом лагерь стал кочевать по Москве. А теперь выходит книга Абая.
С одной стороны — для кого-то китчевый жест издателя, а с другой — воспоминание о будущем, о новых «оккупаях», о железных автозаках, о причудливом массовом движении отрицания фальши, начавшемся здесь же, на Чистых прудах, в декабре 2011-го.
Я неохотно верю в случайности. Неприятно считать жизнь жвачкой, которую выплевывают, пожевав. В том числе поэтому мне нравится идея выпустить книгу загадочного для многих поэта, чей каменный череп — крупное звено странного восстания, длящегося здесь и сейчас. Хотелось бы обнаружить связь Абая с тем, что происходило рядом с ним, ведь зачем-то получилось так, что протестанты собрались именно в этой точке, у «непонятного казаха», как поначалу вполне адекватно выразился Навальный в твиттере.
И в конце концов, почему бы просто не прочитать (или перечитать) казахского поэта? Был же такой поэт.
Абай Кунанбаев(1845–1904) — основоположник казахской письменной литературы и ее первый классик.Он перевел на казахский Крылова, Лермонтова, Пушкина, Гете, Байрона. Он был новатором и обогатил казахское стихосложение новымиразмерами и рифмами. Настоящее имя — Ибрагим, арабский аналог имени пророка Авраама, но прозвище Абай, данное ему бабушкой, закрепилось на всю жизнь. Абай переводится как «осторожный». Ему желала осторожности бабушка. Думаю, вопреки его поведению. Волновалась бабушка.
Он родился в Чингизских междугорьях Томской губернии (преимущественно русские территории Казахстана, из-за которых посадили в тюрьму писателя Эдуарда Лимонова) в семье крупного бая Кунанбая Оскенбаева рода Тобыкты из казахского племени Аргын.
Если копнуть биографию Абая, легко обнаружить типичное для незаурядного человека: он мог быть доволен жизнью и сладко раствориться в системе, но он был недоволен и из системы выламывался. Семья Абая принадлежала к местной знати — дед и прадед главенствовали в своем роду в качестве правителей и биев.С тринадцати лет отец начал приучать Абая к деятельности главы рода. Но в двадцать восемь лет Абай отказался от навязанной ему комфортной роли и ушел в поэзию, причем поэзию резкую и одинокую, чтобы, пройдя долгие годы жизнь поэта, только к сорока записать свои главные стихотворения.
О чем они? О мятеже и смятении. Он колет свое время, свое общество, своих соплеменников, свой род.
Родные чужды, если скверны,
Их злобность душу вынимает.
Когда невежество безмерно,
Оно вас всюду обнимает.
Глупцов бахвальство беспримерно,
Душа моя средь них страдает.
Абай придирчив. Мизантропичен, пожалуй. Всюду различая несправедливость и соболезнуя слабым, он не сладок и мягок, в нем самом живет зоркое одиночество хищника, «сверхзверя».
Пусть овцы пройдутся по мутной воде,
К ней жир не пристанет.
Волк, бледный, в беде.
Как волк тот и я, озираясь повсюду,
Сиротство и брошенность вижу везде.
Подчас это фрондерские стихи — отравленный подарок хозяевам жизни, но Абай не был революционером. Выводить из него социального бунтаря все равно, что из Чацкого — декабриста.Впрочем, доживи он до революции, наверняка участвовал бы — ведь он «наезжает» на богатеев, властителей, защищает бесправных, а все справочники фиксируют как поворотное событие общение Абая с русскими политическими ссыльными.
Все же скорее Абаю внятна эстетика декаданса, и он понапрасну, но для читающего наблюдателя увлекательно пытается примирить ее с традиционными ориентальными кодами.
Живу неспособный смеяться и плакать,
Лишь с сердцем мятущимся, с коим — беда…
Смятенное сердце он приносит невидимому Творцу, которого ищет и зовет, однако именем Творца провозглашая пустоту бытия и оправдывая главенство страсти.Пускай иногда эти вирши покрывает вязкий дымок благодушного умиротворения (дань времени и месту) — тотчас двумя-тремя строчками ниже настойчиво и наперекор (как подлинность) вспыхивают острые угли мятежа. Мятежа против миропорядка, смерти, себя самого…
С возрастом он пробовал ходить во власть и, говорят, боролся за честные выборы на каком-то уровне тогдашней и тамошней иерархии. Но прежде всего Абай — художник, у которого голова шла кругом. Его поэзия повышенно эротична. Любовные монологи, в которых он как будто выворачивается наизнанку, все ярко-красного цвета. Если кому-то важно обожествление власти, Абай обожествлял плоть и наслаждение. Очевидно, за отсутствием надежды.
Это чувственные, ненасытные стихи, где траурная скорбь оттеняет жирные краски. И неважно, в сущности, о чем он пишет — об утолении жажды кумысом или о бешеной скачке — всюду Эрос седлает и гонит проклятый Танатос.
В этих стихах — интеллектуальный пессимизм, холодное бешенство осознания тщеты и оптимизм воли — жажда овладевать миром опять и опять с гортанным воплем: «Абай!»
Он прожил всего пятьдесят восемь лет. Знаменитым его произведением стала прозаическая поэма «Қара сөз» («Простое слово»), состоящая из сорока пяти кратких притч. Рекомендую перевод, сделанный Виктором Шкловским. Абай говорит в последнем своем произведении о мудрости. Но это мудрость одинокого волка. Эвфемизм тоски. Собственно, так он говорил постоянно:
Я — один, а наглых невежд не сочтешь,
И нелепые шутки ныне в чести.
Ни друзей у меня, ни любимой нет.
Я устало пою на исходе лет.
Спустя эпоху у Абая, кажется, появились друзья.
Родина моя Россия… Отмытый до блеска голый череп азиатского поэта. Железные тени автозаков. Белые зубы девочки, заабаевшей в твиттере свой блондинистый лук.
Источник
Пусть овцы пройдутся по мутной воде
Нургали Мухаматшакиров запись закреплена
Наш ВЕК – торгаш!
Вспомним А. С. Пушкина… Наш ВЕК (Сад) /Коран, 39:1/ — торгаш; в сей ВЕК железный Без денег и свободы нет. Но что же ДЕЛАТЬ, если над этим миром возвысился ВСЕЛЕНСКИЙ паук и установил свой закон: всё продается, всё покупается — ЖИЗНЬ, ЧЕСТЬ, СОВЕСТЬ, КРАСОТА, молодость, ЛЮБОВЬ. И даже святые муфтии трех московских вокзалов. Политика либерализации общественной ЖИЗНИ, любые светские свободы приводят к брожению умов, расшатыванию устоев, к ГРЯДУШИМ катастрофам, но ничем не облегчают участи большинства людей. Девизом такого общества становится: «Необходимо лишь необходимое. Не нужны ни таланты, ни гении. Не нужны Цицероны, Шекспиры и Коперники». Но паче всего не нужна системная целостность 78-и открывающих букв (Фаватих) которые установлены в начале 29-и сур Корана как ключевые имена и слова спасения.
Стихи великого казахского поэта Абая
В хадисе Пророка читаем:
«А если в каком человеке СТЫДА нет,
То значит, и ВЕРЫ нет в нём».
Пословица есть у казахов такая:
Её не мешало бы помнить всегда нам —
«Где СТЫД там и СОВЕСТЬ!»
Но тСТЫД СТЫДУ рознь, вот к примеру:
Малец перед старшим ему не знакомым
Стесняясь, краснеет, молчит.
Ещё он невинен, не ЗНАЕТ и ВЕРЫ
Но страхом от неизвестности скован
И к матери сразу бежит.
А взрослый, когда точно так же
Ведёт себя перед каким-нибудь чином,
Так это невежество всё.
Не ИСТЫНННЫЙ СТЫД, и не СТЫД это даже.
Раз не виноват – не робей, будь мужчиной,
ССТЫДИТСЯ пусть кто грех несёт.
СТЫД праведный – он за грехи те,
Которые ты совершил или близкий
Тебе человек или друг.
Ты чувствуешь, как у себя ты похитил
Спокойствие, сон, аппетит, даже мысли,
Ты мучаешься, всё роняешь из рук.
И сам ты казнишь себя зная,
Что нет за проступок свершённый прощенья
Тебе или даже тому,
Кто в этом виновен и тоже страдает,
И с ним ты готов испытать все лишенья,
Сопереживая ему.
Но СТЫД за себя он сильнее:
Не можешь смотреть ты в глаза больше людям,
Подобен ты жалкому псу.
И слёзы текут, и язык твой немеет,
А ЖИЗНЬ без прощенья тебе в тягость будет.
В СТЫДЕ крепость ВЕРЫ и суть.
ЗНАЙ – это признак той ЧЕСТИ,
Достоинства, что запятнал, уронил ты
То, что раньше было в тебе.
Ты можешь ту ЧЕСТЬ возвратить, только если
Раскаешься, примешь страдания с миром,
Не будешь другим желать бед.
А тот, кому СТЫД тот не ведом —
Не ЗНАЕТ мучений, свершив преступленье
Не то что проступок какой.
Он будет юлить, отпираться и следом
Опять зло ТВОРИТЬ без СТЫДА, без стесненья
Такому ни что не нарушит покой.
А может сказать: «Что вам надо?
Вину я ПРИЗНАЛ, что мне вешаться что ли?
Другие вон, больше грешат»
Такой не краснеет, не отведёт взгляда,
А значит СТЫДА не найдёте в нём боле:
ВЕРУ он не принял и не почитал шариат.
Таблица Пророка Мухаммада – это СОВЕСТЬ (Алиф), СПРАВЕДЛИВОСТЬ (Лам) и СТЫД (Мим) /Коран, 31:1/
Молодым до науки дойти я не мог,
Я не стал изучать, впрок она иль не впрок.
А когда стал искать, ускользала из рук.
Было поздно, увы, упустил я свой срок.
Кто виновен, что я пребываю ни с чем,
Это всем непроворным печальный урок.
Дети – радость ДУШИ, обучать их не прочь,
Свет мне милых наук я для них приберег.
Я не ради чинов отдал их в медресе,-
Ради ЗНАНИЙ самих, ДУХ которых высок.
Я и сам не давал людям спуску ни в чем,
Был в словесном бою превосходен мой слог.
Не оценит никто ни удач, ни ТРУДА,
Лучше дома лежать и не лезть за порог.
Без ЗНАНИЙ нос не задирай.
Найди себя, потом играй.
Не надо смеха через край.
Пуста веселость эта.
Пяти вещей ты избегай,
К пяти вещам стремленье знай,
Раз хочешь выйти в люди.
Все сбудется в твоей,
Когда так ЖИЗНЬ ПОЛЮБИШЬ.
Узнай же, что бахвальство, ложь,
Лень, сплетни, деньги на кутеж-
Твои враги повсюду.
Мысль, ТРУД, стремлений высота,
Довольство малым, ДОБРОТА:
Пять ДЕЛ в которых чудо.
При виде зла, чье явно зло,
Не прикупай к нему ДУШОЙ.
ДОБРА – увидев образец,
Запоминай и лад, и строй.
В науках как не преуспеть,
Простившись с детскостью пустой.
Пусть не похож, подобен будь,
Тому, кто ЗНАЮЩ и учен.
Не говори никогда
Тебе не стать таким, как он.
Тебе она заменит все,
Когда наукой влечен.
Как ЗНАНЬЯМ быть, когда в тебе
Не разгораясь, потух огонь.
Когда в раздумья МУДРЕЦОВ
С ЛЮБОВЬЮ страстной погружен.
Не принимай ничей закон,
Пока умом не убежден.
Пусть это скажет аксакал,
Иль богатой – не ВЕРЬ им всем,
Когда сомненьями смущен.
Перед невеждой не пасуй,
Умри, но ПРАВДОЙ упоен.
Ведь мненье глупых – не Коран,
Стой на своем, раз возмущен.
Нельзя, чтоб ты перед толпой
Был хоть на малость уличен.
Пусть кто-то что-то написал,
Неважен автор, суть важна.
На свете было их не счесть:
Шешенов, чей язык как трут,
Вождей, чьи кони прут и прут.
И что ж? они все вышли вон.
Подумай, взвесь – вот ВЕРНЫЙ путь.
Когда не примет РАЗУМ твой, –
Хоть выбрось, хоть осмей, как жуть.
Когда придет по ДУШЕ,
Прими, чтоб смыслы развернуть.
Глупцов не счесть, но редок ум,
ЗНАЙ, не толпы сужденье тут.
Пусть сладко мнение родных,
Не вздумай следовать за ним.
Не ВЕРЬ невеждам никогда-
И ни родным, и не чужим.
Они везде тебя пасут.
Своим умом ты ЖИТЬ учись.
Увидишь злое – отвратись,
В тебе все мысли расцветут.
Зачем учиться у других,
Напрасен будет весь твой ТРУД.
По речи ты суди людей,
Но не по виду речи жди.
СУМЕЙ суть мысли РАСПОЗНАТЬ.
Не дай себя запутать лжи.
Об этом пишет нам МУДРЕЦ,
Ученый славный – Дауани.
Он тот, кого за ПРАВДУ чтут.
Прочти его и будь смелей,
То, что ПОЗНАЛ, сберечь СУМЕЙ.
Пока ты юн, прилежней будь.
***
Поэзия – слов благороднейших царь,
Свести несводимое должен твой ДАР.
Пусть радует он и язык нам и сердце,
Повсюду неся одинаковый жар.
Но если слов чуждых затешется грязь,
То этот поэт – неумеха средь нас.
Сказитель и слушатель стоят друг друга,
Как пара невежд без ушей и без глаз.
Аяты, хадисы – основа основ.
Вкрапленье двустиший, как некий покров,
Но если не красится речь содержанием,
Аллах и пророк обошлись бы без слов.
Имам, что в мечети читает хутбу,
Святой, что молясь, проклинает СУДЬБУ,-
По МЕРЕ УМЕНИЙ пытается каждый
Слагать на свой лад из того, что во лбу.
Любой себя числит УМЕЛЬЦЕМ стиха,
Поэзия часто к их зову глуха.
Стихов дорогих без наружного блеска,
Никто не сложил из казахов пока.
Всмотрелся я в биев седой старины,
Для них поговорки в реченьях важны.
Акыны и вовсе в невежестве темном
Несут чепуху, ни на что не годны.
В толпе, завывая с кобызом, домброй,
Восхвалят любого, кто виден собой.
Продажностью жалкой унизили слово.
С домброю шатаясь в округе любой.
Корыстью зажженные, лезли из шкур,
Смотря на хозяев сквозь хитрый прищур.
В чужой стороне без СТЫДА побираясь,
Свой край воспевали, МУДРЫ чересчур.
Шли к баю, который был падок на лесть,
Надеясь побольше скота приобресть.
Казах не питает к стихам уваженья,
Жевать небылицы считая за ЧЕСТЬ.
Как бии, не буду я речь украшать,
И льстя, по-акынски не буду рыдать.
Мой слушатель, видишь, очистилось слово,
СУМЕЙ быть и ты ему ДУХОМ под стать.
Когда б за набеги батыров вознес,
О девах бы спел, умиляя до слез.
Рад ВРЕМЯ убить в интерес досужем,
Ты каждому слову внимал бы всерьез.
РВЗУМНОЕ слово народ не влечет,
Коснеет в своем неприятьи народ.
Невежд в нем хватает, что наглы донельзя.
Прости, если это тебя проберет.
Стараясь на цыпочках кус сковырнуть,
Пытается каждый урвать что-нибудь.
И им ли постигнуть – спесивым, корыстным –
Для редких из редких открытую суть?!
Бесчестным путем умножая свой скот,
Слыть хитрыми рады они наперед.
И мирного бая стращают врагами,
НАДЕЯСЬ, что тот попадет в переплет.
Спокойствие, СОВЕСТЬ, стремленье и ЧЕСТЬ,
Никто не захочет из них предпочесть.
Не ищут ни ЗНАНЬЯ, ни мысли глубокой,
Наветы и сплетни взбивая, как шерсть.
***
Огнем и пламенем рожден,
Блистает молнией Рагит.
Там, где дождем прольется он,
ЗЕМЛЯ цветеньем удивит.
Кто попадется под удар,
Тот явно счастьем нелюбим.
Блистанье словом – сильный ДАР,
Не шутят ЗНАЮЩИЕ с ним.
Огонь и пламя кто поймет?
Кто в слова вникнет жар сухой?
Вы обираете свой род,
Вы баи, что бедны ДУШОЙ!
Вам отказаться бы скорей
От злобы, хитрости, интриг,
Но вы, как псы, что рвут людей,
Не содрогнетесь ни на МИГ.
О, что за ЖИЗНЬ!
Что за народ!
Упрямый сброд!
В ДУЩЕ – разброд…
Отнюдь не досужий – часов перестук.
Толкует он нам: «Все проходит вокруг!»
Минута равна человеческой ЖИЗНИ, —
Прошла, умерла, не воскреснуть ей вдруг.
Часы – это воры, стучащие в такт
Тому, что уходит, скрывая свой шаг,
Не ЗНАЯ покоя, проносится ВРЕМЯ:
Пришло и ушло, не вернется никак.
Знак ЖИЗНИ текучей – биенье часов.
Чем мучиться ВЕЧНО, откликнись на зов.
Твой РАЗУМ все видит, но ты, лицемеря,
Предстать перед ПРАВДОЙ еще не готов.
Дни в месяцы влились, а месяцы – в год.
А годы нас старят, не так ли, друг? Вот …
И если в призвании я обманулся,
Меня пусть Всевышний в величьи ПОЙМЕТ.
Безумен сияющий взгляд
Невежды из стана глупцов.
Глаза его счастьем горят.
Он лопнуть от счастья готов.
Попробуй его укорить,
Взовьется: «На боге сей грех!»
Возможно ль людей нам делить,
Бог равными создал нас всех.
Расчисти сердечный родник,
И божий воспримешь ты свет.
И если в себя он проник,
Тебя проницательней нет.
Но ДУШИ невежд в темноте,
И эта завеса крепка.
Заботы мешают взлететь,
А мысль от Творца далека.
В тюрбане громадном мулла
Трактует превратно суть норм.
ДУША его, глянь, изошла,
Как беркут он, ждущий свой корм.
Для тех, кому ЗНАТЬ не дано,
Зачем тогда речи вести.
Зевак несусветных полно,
Но внявших речам, – не найти.
Если ВРЛЕЙ в себе не силен,
К спящей мысли пробьешься ли в дверь?
Если светам ума обделен,
Будешь дни ты влачить, словно зверь.
Если ВОЛЕ не выше твой ум,
Он не сможет дойти до глубин.
РАЗУМ старца – бескрыл и угрюм,
Он поблек под покровом седин.
Если что-то потребует плоть,
Ей не в силах ДУША отказать.
Если плоть эту слабость ПОЙМЕТ,
Будет ВЕЧНО желать и желать.
И животным даны ДУХ и плоть.
ПРАВДА, нет в них ни чувств, ни ума.
Если мысль до глубин не дойдет,
Разве дрогнет невежества тьма?
Если я человеком зовусь,
Как невеждою темным мне быть?
Раз народ мой внушает мне грусть,
Где я славу могу заслужить?
Пусть хвалят люди, ВЕРИТЬ не резон.
Ты жди подвоха, если вознесен.
ПОВЕТЬ в себя, тебе помогут дружно
Твой ТРУД и ум твой, взявшись с двух сторон.
ДОВЕРЧИВОСТЬ – залог грядущих бед,
Зачем похвал пустопорожних бред?!
С обманутыми вместе сам обманут,
За призраком тебе ли мчать вослед?
Будь в горе стойким, закали свой ДУХ,
К соблазнам, что сомнительны, будь глух.
Уйди в себя, достигни сути в сердце,
Там ИСТИНА, которой нет вокруг.
Со старой НАДЕЖДОЙ, чьи листья желты,
В мечтаньях ПРОЖИЛ я, и дни те пусты.
Меня раздражают, лишают покоя,
Те давние дни, что в тумане мечты.
Пору сновидений принять ли всерьез?
Открытый для мысли, закрыт будь для грез.
В себе ты имеешь ли в дружном союзе
Горячее сердце, обличье и мощь?
Подобен миражному блику народ.
Он, ПРАВДУ приемля, с тобой не пойдет.
К чему тебе мненье толпы НЕРАЗУМНОЙ?
Займись же собою, настал твой черед.
На смерть Абдрахмана
Простился с миром Абдрахман,
Лет двадцать семь прожив всего.
Когда вам свет СОЗНАНЬЯ дан,
Возможно ль с кем сравнить его?
Корысти ДУХ его не влек,
С роднею был всегда он мил.
Бог от гордыни уберег
И чистым смехом наградил.
Не ЗНАЛ покоя до тех пор,
Пока не вызвал вкус наук,
Пока не вышагал простор
ЗКМЛИ неведомой вокруг.
От долгой ЖИЗНИ есть ли порок,
Когда нет МУДРОСТИ седин?
Невежда то же, что сурок
Без света божьего в груди!
Он в Петербурге знал еще
О том, что болен тяжело.
Но с детства стойкостью взращен,
Он молча ждал СУДЬБЕ назло.
Порой ронял полувсерьез:
«Мне лет пророка не дано. »
Смеялся, чтоб не ЗНАЛИ слез
Все те, кто к ним привык давно.
Наукой ЖИЗНЬ себе продлил,
Пусть и была так коротка,
Он ЗНАНЬЕМ столько ДУШ вспоил,
Как полноводная река.
Изъездил Крым и Туркестан,
Кавказ, Россию и Сибирь.
Он ЖИЗНЬ не мог, не ЗНАЯ стран,
Не обнимая целый мир.
Как промелькнувший метеор,
Не задержался на постой.
Ах, что могли вменить в укор
Его безгрешности святой?!
С СУДЬБОЙ войдя в немую связь,
ДЛВЕРЯСЬ сердцу и уму,
С самою смертью примирясь,
Он не раскрылся никому.
ПОВЕРИЛ лишь бумаге он,
Как ЛЮБИТ своих родных,
Как пред женою удручен
За то, что ДОЛГ его велик.
Столетний старец не ПОЗНАЛ
Того, что ведал он, юнец.
«Отец! –в конце он написал, —
Не убивайся так, отец!
Я – завершенье старины,
А он был нового вождем.
Стекают слезы, солоны.
Осиротел я стариком.
Беда – горчайшая из бед,
Он был моей живой водой.
Как будто в глаз камчой задет,
Давлюсь, захлестнутый слезой.
Наш холоден Ум, Наподобие льда,
Горячее Сердце согреет всегда.
РАЗУМНОСТЬ и такт, прозорливость терпенья,
В нас ВОЛИ рождает тугая узда.
Держа в единении Ум, Сердце и ВОЛЮ,
Ты к цельности редкой придешь без ТОУДА.
Но взяты поврозь, они будут ущербны, —
Не славят явлений, где много вреда.
ЖИВУ, неспособный смеяться и плакать,
Лишь с сердцем мятущимся, с коим – беда.
Ум, Сердце и ВОЛЯ– ничто друг без друга,
А ЗНАНЬЕ из суть пронесет сквозь года.
К Аллаху дорога ведет не из уст,
Нетрудно ЛЮБИТЬ на словах.
Раденье сердечное, искренность чувств, —
Иного не примет Аллах.
Всю силу природную, коей велик,
Ты тратишь на ТВОРЧЕСТВО, горд,
Когда твой РАЗУМНОСТИ сердца родник
К создателю рвением тверд.
Величье Творца не осилить уму,
Его не опишет язык.
Но, сущ, несомненно, свидетель всему,
Зачем, для чего он возник?!
Ни РАЗУМ, ни чувства Его не ПРОЗРЯТ,
Ты сердцем воспримешь Его.
Напрасно схоласты о догмах твердят,
Не ЗНАЮТ они ничего.
***
Пусть овцы пройдутся по мутной воде,
В ней жир не пристанет. Волк, бедный, в беде.
Как волк тот, и я, озираясь повсюду,
Сиротство и брошенность вижу везде.
Неужто мне ДОЛИ иной не дано?
ЗКМНУЮ юдоль презираю давно.
ДУША моя, сирая, бьется, взлетая.
Но как ни кружила бы, всюду темно.
Я думаю полн о Всевышном одном,
Влечет Он к себе меня ночью и днем,
Но смертного РАЗУМ бессилен пред Богом,
Плоды его вянут в усильи пустом.
ПОЗНАЙТЕ иного подвластно уму,
Я только Творца своего не пойму,
В бессильи заснув, я глаза открываю,
Чтоб вновь попытаться проникнуть к Нему.
Сомнением я не затронут ничуть.
И все же без мыслей о Нем не вздохнуть.
Умом не дойдя, не приму я на ВЕРУ,
Не дрема, а страсть распирает мне грудь.
Он сам беспределен, всем нам предел,
Однако вернуться к Нему наш УДЕЛ.
И если о Нем, как о цели не думать,
К чему вереницы бессмысленных ДЕЛ?!
Путь ЖИЗНИ – тропа, что не ЗНАЕТ конца.
Конец и начало ее – у Творца.
Тропа все петляет, так будь осторожен,
Пройди, не теряя пути и лица.
И сам Он, и слово Аллаха ВЕРНЫ,
Не ВЕРИТЬ же ИСТИНЕ мы не ВОЛЬНЫ.
Книг много пришло от Него, четыре
В ПОЗНАНЬТЕ Аллаха предельно важны.
Молитву «Я ВЕРЮ» кто не читал?
Страницы священные кто не листал?
Аллах неизменен, но суетны люди.
Он к ним снизойдя, их к себе привязал.
Сменялись ЭПОХИ, сужденья, ДЕЛА…
Пророков чреда за собою вела.
Менялись законы и правила ВЕРЫ,
Потребность в Аллахе все же была.
Всяк сущий сойдет, неизменен Аллах.
Любой правоверный вам скажет, что так.
В себе с вожделеньем своим не враждуя,
Нельзя человеку стать лучше никак.
С ЛЮБОВЬЮ великой Он создал людей.
И ты ВОЗЛЮБИ Его ЖИЗНИ сильней.
ЛЮБИ, словно братьев, людей всех на свете
И чти СПРАВЕДЛИВОСТЬ всей сутью своей.
Три этих ЛЮБВИ – твоей СОВЕСТИ цвет.
Ты ЗНАЙ, что их выше материи нет.
Подумай и, ЖИЗНИ потом не жалея,
Сумей донести людям ИСТИНЫ свет.
В нем ВЕРА твоя и раденье твое,
И ИСТИНЫ друг тот, кто это поймет.
Бахвальство, корысть, вожделенье – три ДЕЛА,
С которыми нет продвиженья вперед.
И пост, и молитвы, налоги и хадж,
Блюди, если нравится, всякий ты раз.
Без тройки начальной последних четыре
Плодов не дадут, коих можно есть всласть.
Твоя голова выше шеи твоей.
Ты в том СОРАЗМЕРНОСТЬ увидеть сумей.
В начале всего ставит Бог очередность,
Без ВЕРЫ что толку – радей, не радей?!
Имамы свой сказ о служеньи вели.
Раздумьем РАЗУМНЫЕ к ВЕРЕ пришли.
И сколько ты ВЕРУ ни чисти снаружи,
Внутри она будет негодной, в пыли.
Аллах совершенен, велик и пророк.
Муслиму их путь – подражанья урок.
Коран – это слово Аллаха. Он ВЕРЕН,
Источник
