Пьющий воду объятия льющийся разжатый кулак вздрогнул

Пьющий воду объятия льющийся разжатый кулак вздрогнул

БОЖЕСТВЕННАЯ ПОЭЗИЯ запись закреплена

Со дна поднимала всю грязь,
Ревела, бурлила, спешила,
Как будто с собою борясь,
Река не текла, а крушила.

Сплетая потоки воды,
Течением камни мешала,
С лицом неизбежной беды
Силищей своей увлекала.

Несла на кипящей спине
И брёвна, и мусор, и баржи,
Что в мутной её глубине
Тонули уже не однажды.

И падала речка в обрыв,
Летящим фонтаном срываясь,
Он был, несомненно, красив,
На тысячи брызг рассыпаясь.

И в реку бы ту не входить,
Но вот парадокс – сотни лодок
Спешат по течению плыть,
Не слыша ничьих отговорок.

За лодками шли корабли,
На борт захватив шик и праздность.
И многие б люди могли
В бинокли увидеть опасность,

Но логике всей вопреки,
Подобно безумному стаду,
Любуясь пейзажем реки,
Неслись корабли к водопаду.

Но речь не о них, а о том,
Кто в лодке, почти обессилев,
Но, видя поток за бортом,
Концовку маршрута предвидев,

Гребёт. День и ночь. Год и два.
И против течения – вёсла.
Гребёт и молитвы слова
Твердит то победно, то слёзно.

А с палуб больших кораблей
К себе зазывая, в удобства,
Кричало немало людей:
«К чему этот цирк и упорство?

Смени направление, шут,
Зачем тебе зря напрягаться?
Ты выбрал неверный маршрут!
Да что с чудаком объясняться. «

Так, в гуще враждебной среды
Один против тысячи мнений,
Один против силы воды,
Под резкость чужих изречений

Он плыл, и в своём убеждён,
Насмешки терпел и смирялся,
На маленьком судне своём
Пусть медленно, но продвигался.

И вот – стало легче грести,
Течение вдруг стало тише,
Река перестала нести –
Как будто пришла помощь свыше!

И здесь, разжимая кулак,
Герой наш решил: «Получилось!» –
И, выпустив вёсла, обмяк,
На грудь голова наклонилась.

А мысли шептали: «Ты смог!
Смотри – тихо лодку качает,
А ты изнемог и промок.
Поспи, ведь река позволяет.

Всего лишь минутку – и в путь!»
И вторило мыслям всё тело:
«Позволь хоть чуть-чуть отдохнуть!
А после – возьмёмся за дело».

И, словно свинцом, растеклась
С плечей и до пят злая дрёма.
Уснул. Ну, а лодка, кружась,
И ветра дождалась, и грома.

И к разным плыла берегам,
На камни не раз натыкалась.
Навстречу зовущим волнам
Течением вновь увлекалась.

Один за одним поворот.
Но спит человек непробудно,
И вёсла упали за борт,
И вам догадаться не трудно

О том, что прошёл целый час
Минутного сна-перерыва,
А лодка неслась и неслась,
Пока не упала с обрыва.

И нам ли в пути отдыхать?
Река вырвет вёсла и сбросит!
Нам время грести, а не спать –
Течение быстро уносит!

Ты рук своих не расслабляй!
И если вокруг всё спокойно,
Прошу тебя – плыть продолжай,
Пусть трудно порою и больно.

И сколько б ни плыли мы дней,
Ты помни – от Господа сила,
И в лодке надёжной своей
Греби против целого мира!

Не зря нам дана благодать,
Чтоб нас укрепить в водах мутных,
И я вам осмелюсь сказать:
Средь суетных дней и распутных

Не важно, кто как начинал,
Как верно кто шёл и отважно –
Венчает нас только финал,
Начало же будет не важно.

Источник

Монологи из Гамлета в разных переводах

Перевод Пастернака:
О, если б ты, моя тугая плоть,

Могла растаять, сгинуть, испариться!

О, если бы предвечный не занес

В грехи самоубийство! Боже! Боже!

Каким ничтожным, плоским и тупым

Мне кажется весь свет в своих стремленьях!

О мерзость! Как невыполотый сад,

Дай волю травам, зарастет бурьяном.

С такой же безраздельностью весь мир

Заполонили грубые начала.

Как это все могло произойти?

Два месяца, как умер… Двух не будет.

Такой король! Как светлый Аполлон

В сравнении с сатиром. Так ревниво

Любивший мать, что ветрам не давал

Дышать в лицо ей. О земля и небо!

Что поминать! Она к нему влеклась,

Как будто голод рос от утоленья.

И что ж, чрез месяц… Лучше не вникать!

О женщины, вам имя – вероломство!

Нет месяца! И целы башмаки,

В которых гроб отца сопровождала

В слезах, как Ниобея. И она…

О боже, зверь, лишенный разуменья,

Томился б дольше! – замужем! За кем!

За дядею, который схож с покойным,

Как я с Гераклом. В месяц с небольшим!

Еще от соли лицемерных слез

У ней на веках краснота не спала!

Нет, не видать от этого добра!

Разбейся, сердце, молча затаимся.
Перевод Лозинского:
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
Иль если бы предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О, мерзость! Это буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и злое
В нем властвует. До этого дойти!
Два месяца, как умер! Меньше даже.
Такой достойнейший король! Сравнить их
Феб и сатир. Он мать мою так нежил,
Что ветрам неба не дал бы коснуться
Ее лица. О небо и земля!
Мне ль вспоминать? Она к нему тянулась,
Как если б голод только возрастал
От насыщения. А через месяц –
Не думать бы об этом! Бренность, ты
Зовешься: женщина! – и башмаков
Не износив, в которых шла за гробом,
Как Ниобея, вся в слезах, она –
О боже, зверь, лишенный разуменья,
Скучал бы дольше! – замужем за дядей,
Который на отца похож не боле,
Чем я на Геркулеса. Через месяц!
Еще и соль ее бесчестных слез
На покрасневших веках не исчезла,
Как вышла замуж. Гнусная поспешность –
Так броситься на одр кровосмешенья!
Нет и не может в этом быть добра. –
Но смолкни, сердце, скован мой язык!

Мой перевод:
О, если бы моя земная плоть
Растаяла, расплавилась в росу!
О, если бы не запрещал закон
Всевышнего нам грех самоубийства!
Каким избитым, плоским и бесплотным
Я вижу всё, что делается в мире,
Сад не ухожен, гибнет в пашне семя,
Густой бурьян поля заполонил.
Два месяца прошло, нет, — двух не будет,
Как нас покинул доблестный король,
А траур во дворце сменили пиром.
До этого дойти о, Боже мой!
Да, Аполлона сравнивать с сатиром,
Не так смешно, как дядюшку с отцом.
Отец мой мать так трепетно любил,
Что не давал ветрам лица касаться!
Земля и небо! Неужели должен
Я это постоянно вспоминать?
Как страстно льнула, висла повиликой,
Не насыщаясь, новых ласк желала.
Ушёл, не продержалась тридцать дней.
О, не хочу я размышлять об этом!
Непостоянство – вот для женщин имя!
Ещё не износились башмаки,
В которых, плача, шла за телом мужа
И вот она, о Боже! Зверь бездумный
Печалился бы больше… Вышла замуж
За дядю, что походит на отца,
Не более, чем я на Геркулеса.
Соль лживых слёз в её глазах распухших
Не высохла, а снова вышла замуж.
О, злая торопливость. Как проворно
Залезла мать в постель кровосмешенья,
В мир зло несёт такое поведенье.
Разбейся, сердце, если нет терпенья,
Мой долг молчать и ждать момент для мщенья!
В чём главное отличие этих монологов? Попробуйте назвать.
Пастернак и Лозинский слишком укорачивали фразы, поэтому иногда это обрубки фраз без мысли. У Пастернака обрывается призывом: Разбейся, сердце, молча затаимся. Для чего таиться? У Лозинского: Но смолкни, сердце, скован мой язык! Кем и почему скован?
Главное: монолог в этих переводах не завершён итоговой мыслью о мщении.

Но этот итог придумал я, когда переводил в рифму. На самом деле правы Пастернак и Лозинский. У Шекспира: Разбейся сердце, я молчать обязан!

Акт третий, сцена первая
Пастернак:

Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателя, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
Мой перевод:
Жить, иль не жить? – Пора решить вопрос,
Что благородней сдаться, иль сражаться?
Терпеть ли стрелы яростной судьбы,
Или восстать и с жизнью расквитаться.
Убить себя, укрыться под землёй,
Спасая плоть от жизненных ударов,
Кто этого не хочет всей душой?
Уснуть и сны смотреть, но вот проблема:
Не будут ли страшнее жизни сны,
Когда порвём мы цепь земных страданий?
Об этом мысль нас держит на земле,
Она причина слишком долгой жизни.
Кто стал бы выносить её бичи,
Насмешки, угнетение, презренье,
Боль, без причин отвергнутой любви,
Нескорый суд, неправедность гоненья
Достойных от прожжённых подлецов,
Будь право кончить всё простым кинжалом?
Ну, кто бы стал, потея и кряхтя,
Всю жизнь носить на шее это бремя,
Когда б не страх неведомой страны,
Откуда смертным не было возврата?
Он волю, слабых духом, подавлял,
Терпеть гнёт жизни, снова принуждая,
Известное сносить привычно нам,
Пугает то, чего ещё не знаем.
Сомненья щёки красят белизной,
А промедленье превращает в труса,
Меняем план, обходим стороной,
Препятствия, опасности, искусы.
Но замолчу, моя отрада здесь,
Прекрасная Офелия о, нимфа,
Я знаю, что грехов моих не счесть,
Упомяни их все в своих молитвах.

Сравним ещё пару мест.
Акт первый, сцена четвертая
Пастернак:

К несчастью, да – обычай, и такой,
Который лучше было б уничтожить,
Чем сохранять. Такие кутежи,
Расславленные на восток и запад,
Покрыли нас стыдом в чужих краях.
Там наша кличка – пьяницы и свиньи,
И это отнимает не шутя
Какую-то существенную мелочь
У наших дел, достоинств и заслуг.
Бывает и с отдельным человеком,
Что, например, родимое пятно,
В котором он невинен, ибо, верно,
Родителей себе не выбирал,
Иль странный склад души, перед которым
Сдается разум, или недочет
В манерах, оскорбляющий привычки, –
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь.

Святители небесные, спасите!
Благой ли дух ты, или ангел зла,
Дыханье рая, ада ль дуновенье,
К вреду иль к пользе помыслы твои,
Я озадачен так таким явленьем,
Что требую ответа. Отзовись
На эти имена: отец мой, Гамлет,
Король, властитель датский, отвечай!
Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне,
Зачем на преданных земле костях
Разорван саван? Отчего гробница,
Где мы в покое видели твой прах,
Разжала с силой челюсти из камня,
Чтоб выбросить тебя? Чем объяснить,
Что, бездыханный труп, в вооруженье,
Ты движешься, обезобразив ночь,
В лучах луны, и нам, простейшим смертным,
Так страшно потрясаешь существо
Загадками, которым нет разгадки?
Скажи, зачем? К чему? Что делать нам?

У Лозинского:
Горацио
Таков обычай?
Гамлет
Да, есть такой;
По мне, однако, – хоть я здесь родился
И свыкся с нравами, – обычай этот
Похвальнее нарушить, чем блюсти.
Тупой разгул на запад и восток
Позорит нас среди других народов;
Нас называют пьяницами, клички
Дают нам свинские; да ведь и вправду –
Он наши высочайшие дела
Лишает самой сердцевины славы.
Бывает и с отдельными людьми,
Что если есть у них порок врожденный –
В чем нет вины, затем что естество
Своих истоков избирать не может, –
Иль перевес какого-нибудь свойства,
Сносящий прочь все крепости рассудка,
Или привычка слишком быть усердным
В старанье нравиться, то в этих людях,
Отмеченных хотя б одним изъяном,
Пятном природы иль клеймом судьбы,
Все их достоинства – пусть нет им счета
И пусть они, как совершенство, чисты, –
По мненью прочих, этим недостатком
Уже погублены: крупица зла
Все доброе проникнет подозреньем
И обесславит.
Горацио
Принц, смотрите: вот он!
Гамлет
Да охранят нас ангелы господни! –
Блаженный ты или проклятый дух,
Овеян небом иль геенной дышишь,
Злых или добрых умыслов исполнен, –
Твой образ так загадочен, что я
К тебе взываю: Гамлет, повелитель,
Отец, державный Датчанин, ответь мне!
Не дай сгореть в неведенье, скажи,
Зачем твои схороненные кости
Раздрали саван свой; зачем гробница,
В которой был ты мирно упокоен,
Разъяв свой тяжкий мраморный оскал,
Тебя извергла вновь? Что это значит,
Что ты, бездушный труп, во всем железе
Вступаешь вновь в мерцание луны,
Ночь исказив; и нам, шутам природы,
Так жутко потрясаешь естество
Мечтой, для наших душ недостижимой?
Скажи: зачем? К чему? И что нам делать?

Мой перевод:
Горацио.
Обычай это?
Гамлет.
Да, мой друг, обычай,
Я здесь рождён, но нарушать его
Приятней и полезней, чем блюсти.
Хулит датчан и запад, и восток
За пьянство порицают все народы
И прозвищами свинскими грязнят.
Оно пятнает славные деянья,
И портит мненье доброе о нас.
Такое часто и с людьми бывает,
Благодаря порочному пятну,
В котором эти люди не виновны,-
Ну, например, незнатное рожденье,
Ведь, выбрать не дано происхожденье,
Несносная в характере черта,
Которая нам затмевает разум,
И просто нехорошая привычка,
Приятное испортят впечатленье,
Об обхожденье, чести и уме.
Пускай их добродетели чисты,
И благодать настолько бесконечна,
Насколько может в человеке быть –
Один изъян, зла малая частица
Способны породив сомненья.
Навеки опозорить человека.
Входит Призрак.
Горацио. Милорд, смотрите, кажется идет!

Прошу защиты, ангелы, у вас!
Дух благодати, иль проклятый демон,
Несёшь сиянье неба, или ад,
Коварен план, иль полон милосердья
Задам вопрос, заговорю с тобой.
Ты для меня отец, король датчан,
Так я и буду называть тебя.
О, отвечай, не дай мне умереть,
Могу я от неведенья погибнуть!
Отпетый в церкви был ты похоронен
Зачем останки разорвали саван?
И почему твой склеп изверг тебя,
Раскрыв свои тяжёлые объятья?
Что значит труп, закованный в доспехи,
Зачем ночами бродит под луной?
Мы только куклы, кукловод природа,
Душа и мысль не могут охватить,
Понять причины твоего явленья.
Скажи зачем? Кто ты? Что делать нам?
В первых двух много сумбура, архаичности. «Зачем твои схороненные кости
Раздрали саван свой; « Мой язык вполне современен: Зачем останки разорвали саван?

Акт первый, сцена пятая
Пастернак:
О небо! О земля! Кого в придачу?
Быть может, ад? Стой, сердце! Сердце, стой!
Не подгибайтесь подо мною, ноги!
Держитесь прямо! Помнить о тебе?
Да, бедный дух, пока есть память в шаре
Разбитом этом. Помнить о тебе?
Я с памятной доски сотру все знаки
Чувствительности, все слова из книг,
Все образы, всех былей отпечатки,
Что с детства наблюденье занесло,
И лишь твоим единственным веленьем
Весь том, всю книгу мозга испишу,
Без низкой смеси. Да, как перед богом!
О женщина-злодейка! О подлец!
О низость, низость с низкою улыбкой!
Где грифель мой? Я это запишу,
Что можно улыбаться, улыбаться
И быть мерзавцем. Если не везде,
То, достоверно, в Дании.
(Пишет.)
Готово, дядя. А теперь девиз мой:
«Прощай, прощай и помни обо мне».
Я в том клянусь.

АКТ1 СЦЕНА5 Мой перевод:
Гамлет.
О воинство небес! Земля и ад!
Кого ещё призвать? Уф! Тише, сердце!
Не старьтесь мышцы, стан держите прямо.
Да, добрый призрак, голова в смятенье,
Но в ней хранится память о тебе.
Забыть тебя? Скорей сотру все мысли,
Забуду изречения из книг,
Записанные мной со дня рожденья
Все наблюденья жизни зачеркну,
Упрячу твой приказ в глубинах мозга,
Один приказ не смешанный ни с чем.
Так будет, в том тебе клянусь я небом!
О, самая коварная из женщин!
Будь проклят ты, улыбчивый подлец!
Я врежу в память: можно улыбаясь,
С улыбкой оставаться подлецом.
Такое в нашей Дании возможно.
Я, дядя, в память вас запечатлел,
Теперь девиз один:» Прощай, прощай!
И помни обо мне!» Клянусь вам в этом.

Акт второй, сцена вторая
Пастернак:
Один я. Наконец-то!
Какой же я холоп и негодяй!
Не страшно ль, что актер проезжий этот
В фантазии, для сочиненных чувств,
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек его, глаза
Туманят слезы, замирает голос
И облик каждой складкой говорит,
Чем он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слез, и оглушил бы речью,
И свел бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус? Кому угодно
Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?
Развязно ущипнуть за подбородок?
Взять за нос? Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Смелее! В полученье распишусь.
Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга. Блудливый шарлатан!
Кровавый, лживый, злой, сластолюбивый!
О мщенье!
Ну и осел я, нечего сказать!
Я сын отца убитого. Мне небо
Сказало: встань и отомсти. А я,
Я изощряюсь в жалких восклицаньях
И сквернословьем душу отвожу,
Как судомойка!
Тьфу, черт! Проснись, мой мозг! Я где-то слышал,
Что люди с темным прошлым, находясь
На представленье, сходном по завязке,
Ошеломлялись живостью игры
И сами сознавались в злодеянье.
Убийство выдает себя без слов,
Хоть и молчит. Я поручу актерам
Сыграть пред дядей вещь по образцу
Отцовой смерти. Послежу за дядей –
Возьмет ли за живое. Если да,
Я знаю, как мне быть. Но может статься,
Тот дух был дьявол. Дьявол мог принять
Любимый образ. Может быть, лукавый
Расчел, как я устал и удручен,
И пользуется этим мне на гибель.
Нужны улики поверней моих.
Я это представленье и задумал,
Чтоб совесть короля на нем суметь
Намеками, как на крючок, поддеть.

Ну, наконец — то я один остался!
Какой же я мерзавец, низкий раб!
Чудовищно! Актёр в мечте о страсти
Воображенью душу подчинил
Настолько, что осунулся лицом,
Глаза в слезах, а облик стал безумен,
Надломлен голос, чувства и душа
Всё поддалось его воображенью!
И всё из –за чего! Из – за Гекубы!
А что ему Гекуба, что Гекубе он,
Чтоб плакать так о ней! Как поступил бы
Он, будь у него такая же причина,
Такой же повод к страсти, как мои?
До верху сцену затопил слезами,
И растерзал бы монологом слух,
Виновных свёл с ума и ужаснул невинных,
Смутил бы несведущим слух и зренье.
Я глух и туп, как будто из металла,
Живу бесплодный в деле, как мечтатель.
Что в оправданье я могу сказать!
Не смею защитить честь короля,
Чья жизнь, владенья и жена
Похищены, так нестерпимо подло.
Неужто трус? Кому сказать угодно,
Что я подлец? Ударить по лицу?
Схватить за бороду и дунуть мне в лицо?
Иль дёрнуть за нос? Обозвать лжецом
И слово это вбить в мою печенку?
Кто хочет это сделать? Чёрт возьми,
Всё проглочу, стерплю все оскорбленья.
Мне желчи не хватает, чтоб понять
Всю горечь угнетения. Иначе
Давно б скормил стервятникам его.
Кровавый и блудливый негодяй!
Не знающий о совести предатель,
О месть! Какой же я осёл!
Я сын убитого, предателем отца,
Толкаем к мести раем, и геенной,
Как шлюха словом сердце облегчаю,
Ругаюсь, как на кухне поломойка!
Фу, гадко! Хватит стонов, мозг, за дело!
Я слышал, что преступники порой
Бывали так потрясены спектаклем,
Что тут же признавались в преступленьях.
Убийство, не имея языка,
Заговорит, верша земное чудо.
Я поручу актёрам сыграть пьесу,
Где дяде расскажу про смерть отца.
И буду сам следить за выражением
Его лица, исследовать его,
Пока не доберусь до слабых мест.
А если он хотя бы веком вздрогнет,
Тогда я буду знать, что делать.
Быть может этот призрак – дьявол.
Ведь дьявол властен принимать
Любимый облик. Может он хитрит
И пользуется слабостью моей
Чтоб загубить и мучить мою душу.
Найду я доказательство надёжней,
Поймаю совесть короля на пьесу.

В моём переводе Гамлет темпераментней, но и логичней.
Пастернак:
Тьфу, черт! Проснись, мой мозг! Я где-то слышал,
Что люди с темным прошлым, находясь
На представленье, сходном по завязке,
Ошеломлялись живостью игры
И сами сознавались в злодеянье.
Убийство выдает себя без слов,
Хоть и молчит. Я поручу актерам
Сыграть пред дядей вещь по образцу
Отцовой смерти. Послежу за дядей –
Возьмет ли за живое. Если да, Я знаю, как мне быть

У меня:
Фу, гадко! Хватит стонов, мозг, за дело!
Я слышал, что преступники порой
Бывали так потрясены спектаклем,
Что тут же признавались в преступленьях.
Убийство, не имея языка,
Заговорит, верша земное чудо.
Я поручу актёрам сыграть пьесу,
Та же мысль, выражена вдвое короче.
Пастернак:
Что ж, я трус? Кому угодно
Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?
Развязно ущипнуть за подбородок?
Взять за нос? Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Смелее! В полученье распишусь.
Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
У меня:
Неужто трус? Кому сказать угодно,
Что я подлец? Ударить по лицу?
Схватить за бороду и дунуть мне в лицо?
Иль дёрнуть за нос? Обозвать лжецом
И слово это вбить в мою печенку?
Кто хочет это сделать? Чёрт возьми,
Всё проглочу, стерплю все оскорбленья.
Мне желчи не хватает, чтоб понять
Всю горечь угнетения. Иначе,
Давно б скормил стервятникам его.
Чувствуете темперамент, ярость на пределе. Вместо сказать дерзость – сказать, что я подле; не ущипнуть, а схватить за бороду; Дёрнуть занос вместо взять за нос.
Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Это для интеллигента 20 века. Куда достоверней:
Обозвать лжецом
И слово это вбить в мою печенку?
Поэтому ниже он говорит о желчи.

Песня безумной Офелии.
Пастернак
С рассвета в Валентинов день
Я проберусь к дверям
И у окна согласье дам
Быть Валентиной вам.
Он встал, оделся, отпер дверь
И та, что в дверь вошла,
Уже не девушкой ушла
Из этого угла.

Перевод Маршака:
В день святого Валентина,
В первом свете дня
Ты своею Валентиной
Назови меня.
Тихо ввел он на рассвете
Девушку в свой дом —
Ту, что девушкой вовеки
Не была потом.

Позор и грех! У них у всех
Нет ни на грош стыда:
Свое возьмут, потом уйдут,
А девушкам беда.

Ты мне жениться обещал,
Меня лишая чести.
— Клянусь, я слово бы сдержал,
Да мы уж спали вместе!

Мой перевод:
В канун святого Валентина,
Девицею к дружку открыла дверь,
Вошла к нему и нажила кручину,
Не девушкой пойду домой теперь.
Клянусь Христом, что при луне –
Жениться обещал,
Не раз, не два побожился мне,
Пока меня прельщал.
Ответил он: я не подлец,
И не умею лгать,
Хотел с тобою под венец,
Но ты легла в кровать.

Источник