Совсем невысоко над водою
Катенька отвернулась, вздохнула и опять пошла, задевая краем платья сырую траву.
— Ты папе ничего не рассказывай про сегодняшнее, голубчик, — вдруг прошептала она и губами коснулась сморщенной щеки Кондратия.
Он довел барышню до балкона, с которого поднимались шесть кое-где облупленных колонн, наверху синевато-белых от лунного света; подождал, пока зашла в дом Екатерина Александровна, покашлял и повернул за угол к небольшому крылечку, где была его каморка с окном в кусты.
И только что он сел на сундук, покрытый кошмою, как по дому прокатился гневный окрик Александра Вадимыча: — Кондратий.
Кондратий по привычке перекрестил душку и стариковской рысью побежал по длинному коридору к дверям, за которыми кричал барин.
Берясь за дверную ручку, Кондратий почувствовал запах гари. Когда же вошел, то в густом дыму, где желтел огонек свечи, увидел на постели Александра Вадимыча, в одной рубахе, раскрытой на жирной и волосатой груди, с багровым лицом, — барин наклонился над глиняной корчагой, из которой валил дым от горящего торфа. Подняв на Кондратия осовелые, выпученные глаза, Волков сказал хрипло:
— Комары заели. Дай квасу. — И когда Кондратий повернулся к двери, он крикнул: — Вот я тебя, мерзавец! Зачем на ночь окошки не затворяешь?
— Виноват, — ответил Кондратий и побежал в погреб за квасом.
Григорий Иванович Заботкин долго разглядывал на полатях какие-то тряпки, мусор, окурки, пыль, втянул через ноздри тяжелый воздух, потрогал болевшую голову и медленно, точно все тело его было тяжелое, без костей, полез вниз, морщась и нащупывая ногами приступки в печи.
Став на пол, Григорий Иванович поддернул штаны и нагнулся к осколку зеркала под лампой. Оттуда глянуло на него желтое сальное лицо, осовелые мутно-голубые глаза и космы волос во все стороны.
— Ну и харя! — сказал Григорий Иванович, запустил пальцы в волосы, откинул их, сел к столу, подперся и задумался.
Бывают такие остатки мыслей, прибереженные напоследок, густые, как болотная тина, дурные, как гниль; если сможет человек их вызвать из душевных подвалов, перенести их боль и оторвать от себя, тогда все в нем словно очнется, очистится; а станет переворачивать, трогать их, как больной зуб, снова и снова дышать этой гнилью, болеть сладкой болью омерзения к себе, — тогда на такого можно махнуть рукой, потому что всего милее ему дрянь, плевок в лицо.
Григорию Ивановичу очень не хотелось расставаться с лежалыми своими мыслями, — за три года накопилось их очень много. К тому же очень бывает опасно для еще не окрепшего духом человека видеть только больных, только несчастных, только измученных людей. А за три года перед Григорием Ивановичем прошло великое множество истерзанных родами и битьем баб, почерневших от водки мужиков, шелудивых детей в грязи, в голоде и сифилисе. И Григорию Ивановичу казалось, что вся Россия — такая же истерзанная, почерневшая и шелудивая. А если так и нет выхода — тогда пусть все летит к черту. И если — грязь и воняет, значит так нужно, и нечего притворяться человеком, когда ты — свинья.
«Все это так, и припечатано, — думал он, помахивая перед лицом тощей кистью руки. — Жизни я себя не лишу конечно, но зато — пальцем не поведу, чтобы лучше стало. Для утешения — девицу Волкову мне приплел. Так вот что, отец Василий, потаскал бы я эту вашу девицу Волкову по сыпному тифу посмотрел бы тогда, как она станет «усмехаться перед женихом». «
Григорий Иванович ядовито засмеялся, но затем почувствовал, что не совсем прав.
«Ну, скажем, эта барышня ничего не видела и не знает — тепличный фрукт. Это еще что-то вроде оправдания. Но поп возмущает меня. Да где оно, это все ваше хорошее, покажите мне? Родится в грязи, живет в свинстве, умирает с проклятием. И никакого просвета в этой непролазной грязище нет. И если я честный человек, то должен честно и откровенно плюнуть в это паскудство, называемое жизнью. И прежде всего в рожу самому себе. «
Григорий Иванович действительно плюнул на середину избы, затем повернулся к окошку и увидел рассвет.
Этого он почему-то совсем не ожидал и удивился. Затем вылез из-за стола, вышел на двор, вдохнул острый запах травы и влаги и сморщился, словно запах этот разрушал какие-то его идеи. Потом побрел вдоль плетня к луговому поему речки.
Плетень, огибая с двух сторон избу и дворик, сбегал к воде, где росли ивы; одна стояла с отрезанной верхушкой, на месте ее торчало множество веток, другая низко наклонилась над узкой речонкой.
Небо еще было ночное, а на востоке, у края земли, разливался нежный свет; в нем соломенные верхи крыш и деревья выступали ясней и отчетливей.
По селу кричали петухи. Откликнулся петух и у Григория Ивановича на дворе. А ветерок, острый от запаха травы, залетел в иву, и листья ее, качнувшись, как лодочки, нежно зашумели.
— Все это обман, все это не важно, — пробормотал Григорий Иванович и, стоя у дерева, глядел не отрываясь, как на бледно-золотом востоке, от света которого уходило ночное небо, делаясь серым, зеленым, как вода, и лазоревым, горела невысоко над землей большая звезда. Это было до того необычайно, что Григорий Иванович раскрыл рот.
Звезда же, переливаясь в пламени востока, таяла, и вдруг, загасив ее, поднялось за степью солнце горячим бугром.
Над рекой закурился пар. По сизой траве от ветра побежали синеватые тени. Грачи закричали за рекой в ветвях, и повсюду — в кустах и в траве запели, зачирикали птицы. Солнце поднялось над степью.
Но Григорий Иванович был упрям: усмехнулся презрительно, прищурил глаза на солнце и побрел обратно в вонючую избенку.
Когда же вошел — желтым светом на стене горела жестяная лампа, все было прокурено, приспособлено для головной боли.
— Фу, черт, хоть топор вешай, — пробормотал Григорий Иванович и сейчас же вернулся на дворик, где, потерев лоб, подумал: «Пойти искупаться. Ах, со мной творится неладное».
Студеная вода ознобила Григория Ивановича, и, окунувшись с фырканьем два раза, он быстро оделся, сунул руки в рукава и сел на ползучий ствол ивы, глядя на восток.
Лазоревые изгибы речки скрывались в камышах и, вновь разливаясь по зеленому лугу, уходили за березовый лес вдалеке.
Напротив, на той стороне, белели, как комья снега, гуси на гусином щавеле. В затуманенной паром воде ходили пескарики, тревожа водоросли. На дне, у самых ног, лежала коряга, точно сом с усами, которого боялись мальчишки за то, что он хватает за ноги. В камышах летали серые птички и посвистывали.
Григорий Иванович, мелко стуча зубами, глядел на все это, а солнце уже припекало ему лицо и босые ноги.
«Конечно, это удовольствие, — думал он, — но все это скоро окончится, все это случайное». Он опустил голову, и почему-то именно сегодняшняя ночь представилась ему как дурной сон — лежание в грязи на полатях, затхлый воздух и головная боль.
Вдруг его испугали гуси: гогоча, побежали они с гусаком во главе к берегу. Раскинув белые крылья, попрыгали в воду и — поплыли, надменно поворачивая головы направо и налево.
Григорий Иванович подавил вздох (словно душе его хотелось и нельзя было крикнуть) и стал глядеть, как от речки в небо уходит туман.
Река длинна, много в ней излучин и заводей, и отовсюду курится тонкий этот туман, собираясь за лесом в белые облака.
И как солнцу встать, поднимается из-за березового леса первое облако, за ним по той же дороге летят еще и еще. Словно в гнезде, клубятся они над лесом. Смотришь, и синее небо уже полно облаков. Плывут они все в одну сторону, медленно, как лебеди, зная свой недолговечный срок. По степи от них скользят прохладные тени. Облака меняют обличья, прикидываются зверем, полянкой, фигурой какой-нибудь и так играют, пока ветер не собьет их в тяжелую тучу, пронижет ее молния, и понесет она плод, чтобы пролить его на землю и самой истаять.
— Я просто щенок, — пробормотал Григорий Иванович, — упрямый и лентяй. А все-таки изумительно.
Не сдерживаясь более, обрадовался он до того, что руки стали дрожать и часто замигали глаза, пошел к плетню, влез на него и принялся оглядываться — нет ли удивительного, милого человека, чтобы все это ему тут же и рассказать.
Источник
Совсем невысоко над водою
Жара понемногу спадала. От воды поднялся легкий ветерок. Солнце садилось в пожаре пурпурного пламени и растопленного золота; когда же яркие краски зари потухли, то весь горизонт осветился ровным пыльно-розовым сиянием. Наконец и это сияние померкло, и только невысоко над землей, в том месте, где закатилось солнце, осталась неясная длинная розовая полоска, незаметно переходившая наверху в нежный голубоватый оттенок вечернего неба, а внизу в тяжелую сизоватую мглу, подымавшуюся от земли. Воздух сгустился, похолодел. Откуда-то донесся и скользнул по палубе слабый запах меда и сырой травы. На востоке, за волнистой линией холмов, разрастался темно-золотой свет луны, готовой взойти. Она показалась сначала только одним краешком и потом выплыла большая, огненно-красная и как будто бы приплюснутая сверху.
На пароходе зажгли электричество и засветили на бортах сигнальные фонари. Из трубы валили длинным снопом и стлались за пароходом, тая в воздухе, красные искры. Вода казалась светлее неба и уже не кипела больше. Она успокоилась, затихла, и волны от парохода расходились по ней такие чистые и гладкие, как будто бы они рождались и застывали в жидком стекле. Луна поднялась еще выше и побледнела; диск ее сделался правильным и блестящим, как отполированный серебряный щит. По воде протянулся от берега к пароходу и заиграл золотыми блестками и струйками длинный дрожащий столб.
Становилось свежо. Покромцев заметил, что жена его два раза содрогнулась плечами и спиной под своим шерстяным платком, и, нагнувшись к ней, спросил:
– Птичка моя, тебе не холодно? Может быть, пойдем в каюту?
Вера Львовна подняла голову и посмотрела на мужа. Его лицо при лунном свете стало бледнее обыкновенного, пушистые усы и остроконечная бородка вырисовывались резче, а глаза удлинились и приняли странное, нежное выражение.
– Нет, нет… не беспокойся, милый… Мне очень хорошо, – ответила она.
Она не чувствовала холода, но ее охватила та щемящая, томная жуть, которая овладевает нервными людьми в яркие лунные ночи, когда небо кажется холодной и огромной пустыней. Низкие берега, бежавшие мимо парохода, были молчаливы и печальны, прибрежные леса, окутанные влажным мраком, казались страшными.
У Веры Львовны вдруг явилось непреодолимое желание прильнуть как можно ближе к своему мужу, спрятать голову на сильной груди этого близкого человека, согреться его теплотой…
Он, точно угадывая ее мимолетное желание, тихо обвил ее половиной своего широкого пальто, и они оба затихли, прижавшись друг к другу, и, касаясь друг друга головами, слились в один грациозный темный силуэт, между тем как луна бросала яркие серебряные пятна на их плечи и на очертание их фигур.
Пароход стал двигаться осторожнее, из боязни наткнуться на мель… Матросы на носу измеряли глубину реки, и в ночном воздухе отчетливо звучали их протяжные восклицания: «Ше-есть. Шесть с полови-иной! Во-осемь. По-од таба-ак. Се-мь!» В этих высоких стонущих звуках слышалось то же уныние, каким были полны темные, печальные берега и холодное небо. Но под Плащом было очень тепло, и, крепко прижимаясь к любимому человеку, Вера Львовна еще глубже ощущала свое счастье.
На правом берегу показались смутные очертания высокой горы с легкой, резной, деревянной беседкой на самой вершине. Беседка была ярко освещена, и внутри ее двигались люди. Видно было, как, услышав шум приближающегося парохода, они подходили к перилам и, облокотившись на них, глядели вниз.
– Ах, Володя, посмотри, какая Прелесть! – воскликнула Вера Львовна. Совсем кружевная беседка… Вот бы нам с тобой здесь пожить…
– Я здесь провел целое лето, – сказал Покромцев.
– Да? Неужели? Это, наверно, чье-нибудь имение?
– Князей Ширковых. Очень богатые люди…
Она не видела его лица, но чувствовала, что, произнося эти слова, он слегка разглаживает концами пальцев свои усы и что в его голосе звучит улыбка воспоминания.
– Когда же ты был там? Ты мне ничего о них не рассказывал… Что они за люди?
– Люди. Как тебе сказать. Ни дурные, ни хорошие… Веселые люди…
Он замолчал, продолжая улыбаться своим воспоминаниям. Тогда Вера Львовна сказала:
– Ты смеешься… Ты, верно, вспомнил что-нибудь интересное?
– О нет… Ничего… Ровно ничего интересного, – возрази Покромцев и крепче обнял талию жены. – Так… маленькие глупости… не стоит и вспоминать.
Вера Львовна не хотела больше расспрашивать, но Покромцев начал говорить сам. Ему приятно было, что его жена узнает, в какой широкой барской обстановке ему приходилось жить. Это щекотало мелочным, но приятным образом его самолюбие. Ширковы жили летом в своем имении, точь-в-точь как английские лорды. Правда, сам Покромцев был там только репетитором, но он сумел себя поставить так, что с ним обращались как со своим, даже больше того, – как с близким человеком. Ведь настоящих светских людей всего скорее и узнаешь именно по их очаровательной простоте. Лето промелькнуло удивительно быстро и весело: лаун-теннис, пикники, шарады, спектакли, прогулки верхом… К обеду все собирались по звуку гонга, непременно во фраках и белых галстуках, – одним словом, самое утонченное соединение строгого этикета с простотой и прекрасных манер с непринужденном весельем. Конечно, в такой жизни есть и свои недостатки, но пожить ею хоть одно лето – и то чрезвычайно приятно.
Источник
ГДЗ Русский язык 11 класс Греков В. Ф. §62 Вопрос 364 Спишите. Объясните (устно) слитное или раздельное написание не.
Привет…Не могу справиться с ответом на такой вопрос…может кто поможет, а?
Спишите. Объясните (устно) слитное или раздельное напи-
сание не.
I. 1) Она была далеко (не)красавица. (Л.) 2) Даша ска-
зала твёрдо: «Мне кажется, нам (не)о чем говорить».
(А. Н. Т.) 3) Поджав губы, Иван Ильич кивнул. Ему
(не)чем было дышать. (А. Н. Т.) 4) Направо жёлтая, (не)
мигающая звезда стояла (не)высоко над лесистыми холма-
ми. (А. Н. Т.) 5) Без тени робости он (не)торопливой
походкой вошёл в кабинет начальника. (Нов.-Пр.)
6) (Не)слыша ответа, Печорин сделал (не)сколько шагов к
двери. (Л.) 7) Только Григорий Александрович, (не)смотря
на дождь и усталость, (не)хотел воротиться. (Л.) 8) Обло-
мов — (не)тупая, апатическая натура, без стремлений и
чувств, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о
чём-то думающий. (Добр.) 9) С Филофеем пришло двое его
братьев, нисколько на него (не)похожих. (Т.) 10) Боль-
шов — вовсе (не)сильная натура. (Добр.) 11) Павел Петро-
вич — человек очень (не)глупый. (Д. П.) 12) В (не)обыкно-
венной тишине зарождается рассвет. (Пауст.) 13) Это
(не)настоящий, это сказочный лес. (Пришв.) 15) Матросы с
трудом справлялись с (не)знакомыми для них механизмами.
(Нов.-Пр.) 14) Мы поднимаем сеть и вместо дорогой сёмги
вытаскиваем морскую свинку, совсем (не)нужную. (Пришв.)
12) Из экипажа «Светлана» (не)досчитали ста шестидесяти
семи человек. (Нов.-Пр.) 16) Она (не)дослушала, отошла
прочь. (Л.) 17) Это [Моргач] человек опытный, себе на уме,
(не)злой и (не)добрый, а более расчётливый. (Т.)
II. 1) Вот луна: она (не)тускла, (не)бледна, (не)задумчи-
ва, (не)туманна, как у нас, а чиста, прозрачна, как хрусталь. (Гонч.) 2) Печорин был долго (не)здоров, исхудал,
бедняжка. (Л.) 3) Анатоль был (не)находчив, (не)быстр и
(не)красноречив, но у него зато была драгоценная для света
способность спокойствия и ничем (не)изменяемой уверен-
ности. (Л. Т.) 4) Я (не)богат, (не)чиновен, да и по летам
ему совсем (не)пара. (Л.) 5) Выражение этого взора было
очень (не)определённо, но (не)насмешливо. (Л.) 6) Она
[княжна Мери] запела: голос её (не)дурён. (Л.) 7) Она
[Татьяна] была (не)тороплива, (не)холодна, (не)говорлива,
без взора наглого для всех, без притязаний на успех. (П.)
8) Эта жизнь (не)была Казмину (не)приятна. Ему даже
нравилось после сурового однообразия деревни попасть в
(не)ожиданные, столь (не)привычные условия. (Зайц.)
Источник
