Вода, земля, воздух и огонь. Фалес о Воде
Древние мыслители свели всё многообразие веществ к четырём: земле, воде, воздуху и огню. В их время ещё обстояло дело туго с отвлечёнными понятиями, сейчас бы авторы учебника по природоведению написали, что все вещества бывают четырёх видов: твёрдые тела, жидкости, газообразные и плазма. Причём, подобное деление веществ на 4 вида было распространено по всему миру, у разнообразных народов, так что совершенно невозможно сказать, кто до такого деления додумался первым. Это деление на 4 вида было известно грекам ещё до Фалеса. Фалес же подумал, что и эти 4 элемента можно свести к одному первоэлементу, в качестве которого он назвал воду. Он заявил, что «начало и конец Вселенной – вода», что начало всех вещей – вода, «всё из воды и в воду всё разлагается» .
Почему именно вода? Об этом доподлинно никто не знает. Сам Фалес, по сведениям Диогена Лаэртского, или ничего не писал, или же написал только две работы по астрономии, которые погибли ещё в глубокой древности. Таким образом, свои идеи в области философии он передавал ученикам исключительно в устной форме, поэтому от его учения сохранились в качестве предания только основные постулаты, а все доказательства забылись. Уже Аристотель в IV веке до н. э. вынужден был гадать, почему Фалес пришёл к такому выводу, не зная его обоснований. Нам же остаётся только повторять доводы Аристотеля и других античных комментаторов, обосновывающих положения мыслителя из Милета. Фалеса к его умозаключению могли подвигнуть следующие наблюдения природных явлений:
1) каждый человек может увидеть, что при замерзании жидкости превращаются в твёрдые тела, а при испарении – в газообразные. Таким образом, все твёрдые тела и газообразные вполне могли возникнуть из жидких или, по терминологии древних, из воды. «Всё образуется из воды путём её затвердевания [замерзания], а также испарения» . Если вода может превратиться в пар и лёд, то почему она не может превратиться и в землю и в камень, а затем в растения, в животных?
2) Жидкости могут принимать любую форму. Вода, налитая в сосуд, принимает форму сосуда. «Влажное вещество, с лёгкостью преображаясь во всевозможные [тела], принимает пёстрое многообразие форм. Испаряющаяся часть его обращается в воздух, а тончайший воздух возгорается в виде эфира. Выпадая в осадок и превращаясь в ил, вода обращается в землю» . Неустойчивость, подвижность воды может послужить объяснением постоянной изменчивости вещей.
3) Растения и животные не могут обходиться без питья. Лишённые воды они умирают и засыхают. «Всякая пища пропитана соками. А из чего каждое существо состоит, тем оно и питается» . Более того, Фалес считал, что питаться водой, помимо животных и растений, должны и неорганические вещества. «Сам огонь солнца и звёзд питается водными испарениями, равно как и сам космос» . Последнее положение с точки зрения современной науки представляется бредовым, но так Фалес объяснял водные испарения.
4) Сперма всех живых существ жидкая, то есть все животные берут начало из влаги .
Однако помимо житейских наблюдений Фалес в своих умозаключениях руководствовался также и мифологической традицией. В ней заключались его идейные корни.
5) Ещё Гомер считал Океан «прародителем богов» , от этого божества воды, которого он понимал не только как седобородого старца, но и как олицетворение всей гидросферы Земли, совокупность океанов, морей, рек и ручейков, происходит всё существующее в мире. С одной стороны, между Океаном Гомера и водой Фалеса огромное сходство, чуть ли не тождество, но, с другой, — и большое различие. У обоих мир возникает из воды, только у Гомера она предстаёт в виде персонифицированного божества, а Фалес переводит миф на язык общих понятий. Его вода – не столько определённое божество (об этом речь ещё пойдёт дальше), сколько физическая субстанция, материя, заполняющая собой всё мировое пространство. Кроме того, у Гомера всё от Океана произошло, но дальше стало существовать само по себе (вышло из воды и ушло). У Фалеса – вышло из воды и в воду опять возвращается, происходят нескончаемые превращения состоящего из воды вещества.
6) Помимо греческой мифологии Фалес заимствует положения из мифологии египетской. Вслед за египетскими мифами он считал, что Земля плоская как блин и плавает на воде как дерево или корабль. Солнце, вращаясь вокруг Земли, ночную часть пути проделывает под водой; солнечный бог Ра погружается в ладью и в ней возвращается к месту восхода. Из этого делался вывод, что сами боги рождаются из влаги и ею питаются, а тот факт, что Земля покоится на воде, свидетельствует о старейшинстве воды, что она является первоначалом всех вещей. Колебаниями водной опоры Фалес также объяснял землетрясения.
Источник
Все есть вода фалес как понять
К.А.Махлак
Лекция I. Фалес Милетский
История греческой философии традиционно начинается именем Фалеса Милетского (начало VI века до Р.Х.), являющегося основателем Милетской школы. У Аристотеля сохранился фрагмент размышлений Фалеса о сущем – «начало всего есть вода» («все есть вода»). Этот фрагмент, наряду с другим – «все полно богов», – то немногое, что дошло от первого философа. Однако значение этих фрагментов нельзя недооценивать. Каждое слово несет уже вполне сформировавшееся философское сообщение.
1. «Все» (греч. «пан») – все окружающее без изъятия и пропусков от малого до великого, все черты, подробности и детали видимого, куда бы мы не обратили взгляд, мы везде окружены всем – неисчислимым, неохватным, неисследимым. Опыт осмысления «всего» дает уже Гомер, «Илиада» и «Одиссея» как бы эпическое перечисление «всего», характерным здесь является перечень кораблей из третьей песни Илиады. Мы сталкиваемся здесь с перечислением героев, кораблей, городов, откуда они прибыли под Трою – корабли и герои, их отцы и деды запечатлены Гомером внимательно и детально, вообще Гомер очень часто описывает внешний вид, одежду героев (людей и богов), мысли и переживания их в разных ситуациях, многообразие состояний: гнев, страх, сострадание – из них как бы соткан эпос.
«Все» не только детализируется и усложняется, но и изменяется, движется, что-то появляется, что-то исчезает, одно сменяется другим: Ахиллес в первой песне Илиады в начале показан гневным и страшным до такой степени, что Гомер просит музу воспеть его гнев, сам как бы будучи не в состоянии описать его величие: «Гнев, о богиня, воспой. », – затем гнев на Агамемнона сменяется плачем от бессилия что-либо сделать (Агамемнон отнимает у Ахиллеса часть его добычи – Брисеиду, Афина не дает Ахиллесу убить Агамемнона на собрании царей). Все текучее изменчиво, при том само изменение делает реальность вещи неуловимой и нефиксируемой так как мы не в состоянии сказать, что она есть на самом деле, как не можем сказать об Ахиллесе кто он: гневный и грозный герой или бессильный подчиненный Агамемнона, вынужденный искать заступничества у своей матери богини Фетиды. Это свойство «всего» навевает сомнение в подлинности «всего», трудно сказать есть ли оно или только кажется, мнится и навевается нам наподобие сна, лишенного подлинности и лишающего подлинности нас, его созерцающих. Однако, что мешает нам окончательно утратить почву под ногами – сам вопрос Фалеса «что есть все».
В дерзновении своем он как бы сдвигает целые плиты и меняет демаркационные линии между реальным и мнимым, действительностью и грезой, ведь вопрошая обо всем, мыслитель как бы выносит себя за пределы «всего», рассматривает его со стороны и ставит его под вопрос, выделяя себя, мыслящую в себе инстанцию, из «всего», само «все» как предмет уже в чем-то единится, как бы округляется во взгляде философа «извне». Ахиллес и Агамемнон – литература, как бы говорит Фалес, а я – Гомер, как автор я вижу нить сюжета, скрытую до поры от читателя и отдающую непроясненностью судьбы для героев.
Фалес, отстраняясь от всего, старается разглядеть сюжетную нить и драматургию, лицо, «физиономию» «всего», вставая на беспрецедентную точку «вне всего». Встав «по ту сторону» только и можно сказать о мире – «все».
Для Гомера, для мифопоэтического мышления такая абстракция невозможна, мир в пределе своем – это космос и хаос, это боги и смертные, философ достигает последнего предела, говоря «все». В этом охвате созерцания «все» предстоит философу, а он «всему».
Пора отвечать на вопрос, что есть «все», ответ на который уже во многом содержится в вопросе (философия – искусство правильно задавать вопросы). «Все» – «есть».
2. «Есть» (греч. «он», «то эйнай») не просто связка в фразе «все – вода», ее нельзя опустить так же, как мы опускаем ее во фразах «это (есть) колодец», «это (есть) дом», «это (есть) дерево». «Есть» – несущая конструкция фалесовой мысли. Встав «во вне» и утвердив «все» как существующее («все – есть»), Фалес отверг всякую мысль о мнимости мира, его неподлинности, а значит и непознаваемости, сказав «есть» «всему», Фалес утвердил и свою позицию как наличествующую, сущую. Ведь вглядываясь в мнимый мир, мы сами теряем в подлинности, взирая на сущее, мы обретаем собственную устойчивость. Утвердив «все» как сущее («есть»), Фалес совершил нечто великое, он выделил критерий и предмет философского, а потом и научного исследования. Ведь только сущее (в отличие от мнимого и не сущего, вообще от реальности с неопределенным статусом) можно познать и исследовать, сущее является центральным понятием античной философии, ключевым экзистенциалом античной культуры.
Фалес долго на «есть» не задержался (к нему впоследствии вернутся мыслители Элейской школы, а затем и Платон), но даже если бы Фалес сказал только «Все есть», он заслужил бы звание философа. Ведь сказав «есть» философ сразу пронизывает беспредельно многообразное, пестрое и растекающееся, клубящееся «все» как бы зевсовой молнией, охватывает «все» общей чертой: теперь, сколько бы не были разнообразны грани «всего», в них уследимо общее: все они есть.
«Все» сводимо к одному и укоренено в нем, как ветви и листья кроны сходятся в единый ствол, питающий их соками, идущими от корней, скрытых во мраке земли. Мы начали со «всего», но теперь мы видим, что начали не с начала, продираясь через «все» мы шли к «есть».
3. «Начало» (греч. «архэ») – важнейший принцип всей досократической философии, для того, чтобы что-либо познать, нужно вернуться к началу, к истоку. Обращение к началу – движение, заимствованное философией у мифа. Среди всех мифов наиболее важные – повествующие о начале, о том, откуда все произошло, кто был первым. Греческий миф, сохраненный у Гесиода, повествует о происхождении всего из хаоса (бездна, зияние, зевание), чуждого форме и порядку состояния вещей, как бы слепленных в один большой ком. Состояние хаоса хорошо иллюстрируют существа хаосом порожденные, но живущие уже в упорядоченном – космическом мире, например, Тифон. Предание сообщает, что у этого чудовища было сто голов, притом разных: звериных, птичьих, человечьих, – все они пищали, рычали, кричали, издавая тем самым невероятный шум, делавший невозможным что-либо услышать и понять.
Если хаос – это нерасчлененный шум, то космос – слово, его можно услышать и понять. Тема начала связана и с тем, что древний человек мыслил мир как мир (богов и людей) под знаком семьи, рода. Космогония есть прежде всего теогония (происхождение богов). Небо и земля – Уран и Гея, – они и первовещества, первосущности, выделившиеся из первоначального смешения, и первосущества, образующие брачную пару, от их сочетания происходят их дети – младшие боги. Вначале было звездное небо со светилами и планетами, совершающими свой неизменный путь по небесным дорогам и темная порождающая утроба земли, из которой все рождается и в которую все исчезает навек. Первобожества укоренены в священном хаосе, последующие поколения богов – Кронос и Зевс – в своих родителях, род людской, созданный богами, зависимый от их милости, укоренен в богах, их создавших. Чтобы быть кем-то или чем-то, нужно быть связанным по этой цепочке с самым началом. Таков принцип рода, чем он древней, тем прочнее связан с богами (часто основатель рода – какое-либо божество), тем личное, индивидуальное существование представителя рода прочнее.
Древний человек ощущал себя чем-то значимым лишь оперевшись одной рукой на плечи предков, а другой – потомков. Он сознавал себя только звеном, посредством которого из «седой древности» в «зеленую юность» транслируется бытийный импульс, исходящий от богов, от начала космоса. Древний человек обожествлял порождающую способность как главный принцип сохранения непрерывности этой трансляции. Например, у Гомера наиболее известные ахейские и троянские герои очень часто называются не собственными именами: Ахилл, Агамемнон, Одиссей, – но именами отцов: Пелид, Атрид, Лаэртид. Этим как бы говорится: еще не известно, какой ты Ахиллес, а Пелей уже состоялся, свершив свой жизненный путь от рождения до смерти, оставив многообещающего сына. Ахиллес может стать Ахиллесом если только он Пелид, определяя себя через отца и род древний человек приобретал жизненную устойчивость и связь с богами. Существо, лишенное этой жизнеутверждающей связи – это раб, отрезанный от рода и лишенный потомства – он парадоксальное живое воплощение смерти, хаоса, дерево без кроны и корней, действительно «говорящее орудие труда», как потом выразился Аристотель.
Таким образом, начало не только точка, с которой все началось, но то, что вновь и вновь наполняет начатое, задает ему форму, цель, смысл, образуя саму сущность происходящего, оно делает его связным и познаваемым через сравнение и возведение к истоку – началу.
Начало задает важнейший принцип досократической философии – принцип границы, ограничивая, обводя исследуемое пространство, дифференцируя и различая. Начало – принцип узнаваемости, сходства и различия, все что ни есть – отмечено началом и несет в себе начало, так как все изначально, все началось в начале. Начало несет в себе еще один важный смысл: начало правит, начальствует (архэ, архонт). Начало инициирует все к бытию, отчетливости, связности, все в мельчайших деталях своих несет в себе отпечаток власти начала – границу, выделяющую вещь из хаоса недобытия и доставляющую вещи возможность быть собой и отличаться от других вещей. Все это во власти начала, начальника надо всем.
4. «Вода» (греч. «хюдор»). То, что обычно говорится о воде у Фалеса как о зачатке научного мировоззрения, попытке найти материальную причину возникновения существующего – и верно и неверно. Верно, так как эти мотивы действительно имплицитно содержатся в слове Фалеса о воде, неверно – потому что «вода» Фалеса, утверждение о «воде» – гораздо шире и многозначительней отдельных разделов более поздних философских и научных концепций. Для представления о «воде» Фалеса важно восстановить мифологический контекст темы.
Для древнего человека вода – не «что», а «кто», «кто-то». Ведь все окружающее нас – дерево, гора, река – не просто подробности ландшафта, а материальные знаки присутствия божественной силы; одна гора не похожа на другую, как один человек на другого – это разные божественные индивидуальности, имеющие свои, свойственные только им характер и нрав. Индивидуальная характерность, душа явления или лица сосредоточены в имени. Имя – сокровенная сущность живой личности, поэтому имя часто сокрыто и тайна эта бережется. Если бы Одиссей, отплывая с острова циклопа (где он, чтобы обмануть чудовище, назвался Никто), не проболтался бы, что он Одиссей, царь Итаки, то ослепленный Полифем не смог бы умолить своего отца Посейдона наказать обидчика и Одиссей со своими товарищами без всяких приключений добрался бы до родины. Но хитроумный Одиссей поступил и не хитро и не умно, чем обрек своих товарищей на гибель, а себя на скитания. Зная имя, можно умолить или заклясть. Знание имен позволяло древнему человеку наладить связь с миром сакрального, миром богов или демонов, обезвредить возможную враждебность этих сил и получить необходимые для жизни вещи. Охота предполагает молитвенное обращение к потенциальной жертве, ведь это божество, животный предок, чтобы он разрешил себя убить и через это приобщил к полноте своей божественной жизни в жертвенной трапезе. Если ты хочешь перейти реку, не зная ее имени, не найдя с ней, с ее божественной индивидуальностью контакта, – это грозит тебе гибелью в ее водах. Любое элементарное, бытовое движение для древнего человека необходимо соотносило его не столько с собственной потребностью: поесть, попить, поспать, – сколько с миром богов (через молитву-прошение с необходимым имясловием), подававших просимое и, таким образом, соотносивших человека с сакральной реальностью.
Возвращаясь к Фалесу, мы видим, что вода здесь не имя. Фалес не уточняет то, что обязательно потребовал бы уточнить человек мифологического, до- и внефилософского мировосприятия. Такой человек обязательно бы уточнил, о какой воде идет речь, ведь «вод» много и одна не похожа на другую, как не похожи друг на друга разные люди. Скажем, река, текущая по равнине, среди лесов и полей, медленная, с теплыми водами, болотистыми поросшими камышом берегами – самой совокупностью этих черт вполне определенная божественная персона. Другая – быстрая, горная, с холодными прозрачными водами – совсем другая. Реки могут иметь и политические пристрастия, в «Илиаде» фигурирует река Ксанф или Скамандр, протекавшая вблизи Трои, божество этой реки было за троянцев, разгневавшись, оно чуть не утопило в своих водах Ахиллеса. Есть еще Океан – первосущество, божественная первореальность, в чем-то сближающаяся с хаосом, в виде большой реки, обтекающей землю. Боги клянутся водами подземной реки Стикс, как самой древней. Для мифа вод много, для Фалеса она одна, и она не по имени названа, вода – скорее понятие, термин. Это поворотный пункт размежевания мифа и философии, достаточно болезненный и даже скандальный. Для почтенного мифологического сознания философ кажется бесцеремонным и грубым нахалом, не признающим многообразие тончайших связей, нитей, протянутых от земли к небу, от профанного человеческого к сакральному божественному бытию. Философия вообще не признает многообразия, демократизма мифа, философ – аристократ, царь или даже тиран.
Вместо того, чтобы по именам назвать сущих богов (они везде, по словам самого Фалеса), философ после раздумья: «то, которое… то, что…», – выдает: вода, число, атом, идея… В этих новых словах ни тайны, ни интимности, ни поддержки, ни помощи, – чистая констатация, обобщение, сведение воедино, изгоняющее из воды лики и образы богов. Но не надо спешить, обвиняя философа в атеизме, материализме и прочих советских добродетелях. Порвав с мифом, философия найдет свой путь богообщения, откроет перспективу особой философской теологии (второй фрагмент Фалеса как раз и начинает этот путь). Фалесова вода, как и многие архэ досократиков, как бы на перепутье от имени к термину, от «кто» с его особой жизнью, фактически неисчерпаемым и поэтому непознаваемым, становящимся контекстом, как бы разомкнутостью и растворенностью в жизни космоса, – к «что» с его познаваемостью, строго определенным и взвешенным текстом и контекстом, с его отдельностью и замкнутостью на себя.
Другая тонкость, связанная с водою – это нерасчлененность в ней физики и метафизики. Говоря более поздним языком – она и материально-чувственна и умопостигаема. Материальность воды очевидна, говоря о воде, Фалес имеет в виду известную всем воду и многообразие ее состояний: жидкость, пар, лед. Вода – источник жизни, все живое связано с водой, водянисто. Но здесь же начинается метафизика воды: вода – древняя метафора изменчивости, текучести, предельной неоформленности, хаоса. Вода – безначальное и безграничное становление, вечно чуждое границе и пределу, в этом отношении вода максимальное выражение «всего». Вода – пар, дыхание, как бы дух, наполняющий мир в высоту, и текучесть вод, заполняющая мир в глубину, и лед – как подобие тверди образует среднее между высотой и глубиной. Так вода становится и пространством и временем, и верхом и низом. Она предстательствует за многообразие всего, вместе с тем оставаясь одной и той же. Она дифференцирует и вносит качественную градацию в сущее. Все осмысляется через нее, имея ее в своем составе, т.к. она граница и предел, через нее все и едино и многообразно. Как архэ вода позволяет, распространяя свою власть, быть всему единым и многим, устрояя во всем пределы и связи.
Формула «все есть вода» вводит тему «фюсис». «Фюсис» – «природа», от глагола «фюо» – производить, взращивать, создавать, вырастить, расти, рождаться, возникать. «Фюсис», таким образом, вся область роста и прозябания, охватывающая не только растущее, но и то, из чего оно растет, порожденное вместе с порождающим. Фюсис-природа в этом смысле более широкое понятие, чем то, каким оно употребляется в обыденной речи, фюсис охватывает все сферы сущего, мир богов и людей, являясь предельным его обобщением. Мир является философу как фюсис через соотнесение многообразия «всего» с архэ-началом.
От философской концепции Фалеса уцелел еще один фрагмент: «Все полно богов». В нем мы встречаем подобную первому утверждению структуру и смысл. Сохранена вся тема «всего», но осмысляется она уже через другой принцип: вместо воды – боги. Казалось бы, Фалес сам себе противоречит: то у него архэ – демифологизированная вода, то вновь возникает чуть ли не центральное различение мифа: деление на сакральное – мир богов, и профанное – внебожественное, человеческое. Здесь можно говорить и о частичной сдачи философских позиций, и, что более вероятно, о том, что боги, фигурирующие у Фалеса, не совсем те боги, которых знает миф, мистерия или ритуал. На это указывает их безымянность, анонимность, как бы нейтрализующая их множественное число, боги сливаются в божественность, которой в большей степени свойственно наполнять. То есть Фалес воспроизводит смысл первого своего суждения, божественное – это иное, противоположное «всему», и вместе с тем наполняет и упорядочивает «все», замыкает его на единое начало.
Источник
